Из книги М.И.Пыляева "Старый Петербург"

Выдержка из главы XVII книги Пыляева Михаила Ивановича "Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы" , посвященная российским цыганам 19-ого века, их нравам, бытутворческим традициям и песенному  хоровому искусству. (Санкт-Петербург, издательство А.С. Суворина, 1887 год; 3-е изд.-1888) 


Цыганские хоры. – Их история. –  Иван Соколов. – Цыганская Каталани Стеша. – Солистки позднейшего времени.


 Кочевая жизнь, палаточный дым необходимы цыгану, как вода необходима рыбе,воздух птице. Даже петербургские и московские цыгане, давно отвыкшие от жизни номадов, и те не живут в домах каменных, а выбирают себе деревянные: там им легче дышится.
В Петербурге цыган селится на Песках, на Черной речке, в Москве живет он в Грузинах; в комнатах у него, когда вы войдете, вас поразит какая-то пустота, вы не увидите многих необходимых вещей в домашнем быту: цыган не привык заводиться хозяйством, два-три стула, стол-калека, деревянная большая кровать с множеством подушек, пуховиков, несколько грязных ребятишек в запачканных рубашках – вот и весь его домашний скарб; разные диваны, кресла цыган называет вздором, от которого делается только тесно в комнатах. Цыган всякое занятие для себя считает унизительным и потому все свое время проводит в бездействии, за исключением двух-трех дней в неделе, когда он выезжает на конную для продажи лошадей. Тут он в своей сфере, бегает, кричит, божится, бранится и неотвязчиво пристает к покупателю. В сумерки он идет домой, оттуда идет с семьей в трактир, здесь начинаются жаркие споры, крики и т.д. Через час, два семья расходится, женщины едут в загородный ресторан, где проводят время до утра, поджидая посетителей. Сам же глава семьи заваливается спать или бренчит на гитаре, лежа на кровати.
Гостей слушать цыган в их трактиры в старину ездило множество. Самые постоянные из них носили кличку "гуляк"; такой гость являлся каждый день в трактир, пил здесь донское, бросал деньги цыганкам за песни, давал и половому на водку по синенькой; кланялись ему там чуть ли неь в землю, величали "сиятельством"; по обыкновению, это был гусарский корнет в отставке или просто помещик, проживающий без дела в столице, по вольности дворянства. Одет был такой гость в гусарскую венгерку, кисет с табаком висел у него за пуговицей, носил он предлинные усы и военную фуражку. Этот гость не всегда благополучно сходил с лестницы из трактира.
Самый же желанный гость у цыган появлялся, как метеор, вдруг; появление последнего производило в трактире целую революцию. Гость этот был веселого звания, купеческий сын или приказчик богатого приезжего купца; иногда заезжал загулявший купец древнего благочестия, одетый в длинную сибирку и в сапоги бутылками; последний посетитель денег в пьяном виде не жалел и кидал их пригоршнями, бил посуду, зеркала, делал и другие безобразия.
Существовал еще разряд гостей, который являлся к ним периодически; приезжал такой гость с приятелем, смирно садился к столу, требовал графин сотерну и полчетверки табаку. Гость этот был студент сороковых годов, тоже цыган, только литературный. Заезжал он сюда, чтобы, вдали от театрального хлама и всяких эстетических тонкостей, послушать простым, отзывчивым сердцем, под хриплое гитарное арпеджио, поразительные по певучести и по сердечности общего тона цыганские песни, в которых то звучит тоскливый разгул погибшего счастья, то слышится в ноющих звуках беспредельная женская ласка. Цыганская мелодия прямо идет в душу, и неудивительно, что цыганка Таня доводила Пушкина своими песнями до истерических припадков, а другой поэт, Языков, лежал у ее ног.
 Про цыганку Таню существует рассказ, что сама знаменитая Каталани, слушая ее, плакала, и раз, сняв с себя дорогую кашемировую шаль, подарила своей сопернице, сказав: "Эту шаль прислали мне, как несравненной певице, но я вижу, что она следует вам более, нежели мне".
В прошлом столетии как хороший оркестр, так и цыганский хор составляли необходимую принадлежность каждого знатного вельможи. Граф А. Г. Орлов первый приказал собрать цыган для хора. Цыгане эти были приписаны к находящемуся в 20 верстах от Москвы селу Пушкину. Хор этот забавлял вельмож Екатерины и услаждал досуги светлейшего князя Потемкина, Зубова и Зорина. Первым начальником этого хора был Иван Трофимов. Впоследствии хор получил вольную, и когда настал достопамятный 1812 год, то весь наличный мужской персонал поступил в ряды гусар и улан. Старики и женщины жертвовали деньгами. Самая небольшая из пожертвованных сумм была 500 рублей ассигнациями, тогда большие деньги.
Иван Трофимов известен как ревностный собиратель русских песен. В его хоре образовалась знаменитая цыганская Каталани – Стеша, которую в 1817 году нарочно ездили слушать в Москву из всех концов России. Жихарев рассказывает, что в этом хоре был цыган-плясун; немолодой, необычайной толщины, плясал он в белом кафтане с золотыми позументами. Это был мастер своего дела, чрезвычайно искусный и даже красноречивый в своих телодвижениях. Он как будто и не плясал, а так просто, стоя на месте, пошевеливал плечами, повертывая в руках шляпу, изредка причикивая и притопывая по временам одной ногою, а между тем выходило прекрасно: ловко, живо, благородно. В другом месте своих записок Жихарев говорит, что один поручик, встретив какую-то барышню, хотел тотчас же увезти ее, но не удалось. Начальство узнало об этой проделке, и молодец был посажен под арест. На этот случай тотчас же сложили песню на голос: "Пряди, моя пряха", которую записной цыганофил Андрей Новиков ввел в моду под названием: "Верные приметы". Все ездили слушать ее. Цыганка Степанида, что твой соловей, так и разливалась; песня начиналась:

Ах, зачем, поручик,
Сидишь под арестом,
В горьком заключении,
Колодник бесшпажный? – и т. д.

После двенадцатого года в Москве вошли в большую моду парадные обеды в трактирах с цыганами; на таких обедах за столом все блюда (а их было не менее ста) подавались в русском вкусе и все носили особый национальный отпечаток. Для полноты картины хозяйка трактира, украшенная золотыми парчовыми тканями,
жемчугами и бриллиантами, помещалась во главе стола, с намалеванными, как у куклы, лицом, шеею и руками; этот способ раскрашивания тела тогда существовал еще в неприкосновенном виде с незапамятных времен. Прислуги было до сорока человек, все мужчины с бородами, в желтых, красных и пестрых рубашках, с приподнятыми рукавами; так что половина рук оставалась обнаженными. Тут же находился мальчик, который играл на органе; последний за это платил хозяину трактира несколько сот рублей, так велик был доход, получаемый им с посетителей трактира за музыку. За такими обедами, после кофе, призывался по обыкновению хор цыган, одетых очень красиво; цыганки были в своих расшитых золотом шалях, пристегнутых к одному плечу, в серьгах из разных мелких золотых монет. По словам иностранцев, они плясали свои танцы с таким огнем, что напоминали пляшущие фигуры Геркуланума! Живость пляски у них доходила до исступления, телодвижения их, сопровождаемые прерывающимися возгласами, производили такое дикое и сверхъестественное действие, что мудрено было бы вообразить их обитателями нашей сонной планеты!
После смерти Ивана Трофимова начальником цыганского хора был его племянник, Илья Осипович Соколов. По словам фельетониста сороковых годов, это был блистательный остаток цыганской веселой старины; он, семидесятилетний старик в 1847 году, еще плясал как 18-летний юноша и одушевлял своим голосом хор и публику, у него в хоре были отличные образцы и типы цыганской красоты. Примадонна его табора, Танюша, как мы уже упоминали, сводила всех с ума. Другая племянница Ильи Соколова, Аннушка, славилась как плясунья в венгерке. Илья Соколов управлял своим хором более сорока лет; он первый дал цыганским
песням известные законы музыки; его песни "Хожу я по улице", "Гей вы, улане", или переделанная им русская песня "Слышишь ли, мой сердечный друг" – до сих пор живут и поются цыганами. В его хоре славились также солистки; сестра его Марья Осипова пела хорошо русскую песню "Не одна ли в поле дороженька". Не менее известна была и дочь его Лиза, по прозванью Косая; она пела превосходно "Коровушку" и "Чоловик сие жито".
О хоре Ильи Соколова находим в воспоминаниях А. Мартынова следующее. Когда в 1843 году в Москву приехал Лист, чтобы дать несколько концертов, в честь его был устроен обед в летнем помещении немецкого клуба; пели цыганы, хор Соколова; Лист приходил в восторг от их песен, после обеда снял с себя ордена, уложил их в карман и весь отдался цыганам. Через несколько дней после данного Листу обеда назначается его концерт в Большом театре, начало объявлено в 8 часов, зала театра полным-полнехонька, ждут великого пианиста, назначенный час наступил, но Лист не показывается; вот четверть, вот половина девятого, а Листа нет и нет, публика в смущении. Еще несколько минут, и Лист быстрыми шагами входит на сцену, садится за рояль и, проиграв мотив из цыганской песни "Ты не поверишь, как ты мила", которой и в программе не значилось, начинает импровизировать вариации. Публика, разумеется, была в восторге от этой неожиданности, затем концерт продолжался. В первом же антракте выяснилось, что Лист перед концертом заехал к цыганам и до того увлекся их пением, что позабыл о своем концерте. На последнем его концерте в числе слушателей находился в полном составе цыганский хор Ильи Соколова, которому Лист прислал билеты.

Все ученики Ильи Соколова выходили хорошими подражателями своего наставника; из
последних особенно известны были Иван Васильев и брат первого дирижера Петр Соколов,
хороший исполнитель цыганских национальных песен и пляски со шляпой. У него в хоре была
красавица Катя, вместе с красотой обладавшая чудным контральто; она неподражаемо пела русскую песню: "Сарафанчик-расстегайчик"; в честь Кати в Москве в трактирах пошли в моду
пироги "расстегаи". Не менее известны были и племянники его, Матвей и Григорий Соколовы; последний любим был особенно в Москве. Пользовалась большим успехом и жена его, Марья
Николаевна, певшая впоследствии у Дорота.
Двоюродные братья его, Сергей и Матвей Соколовы, известны были больше в провинции, на ярмарках: в Лебедяни, Коренной, в Полтаве и Харькове; у них превосходная была певица Паша, неподражаемо исполнявшая русскую песню "Мне моркотно, молоденьке"; затем пользовались успехом еще две певицы:Анюта, по прозванью Пучек, и Елизавета Турчиха. Не менее был известен в провинции и хор В. В. Шишкина; в этом хоре славились солистки Настя, Паша, Стеша и Варя.

Из них вторая превосходно исполняла романс Гурилева "Тройка мчится, тройка скачет". Позднее в этом хоре были еще две певицы: Анна Терентьевна и Наташа; первая была замечательная красавица, пела превосходно малороссийскую песню "Ой, чумаче, чумаче"; вторая славилась как неподражаемая исполнительница теперь забытого романса "Полюби ты меня, не скажу я про то". У него же в хоре была превосходная плясунья Груша и еще другая,
Марфуша Татарка. 
Из мужского персонала там был превосходный октавист Николай Шишкин.
В пятидесятых годах явился Иван Васильев, ученик Ильи Соколова; это был большой знаток
своего дела, хороший музыкант и прекрасный человек, пользовавшийся дружбой многих
московских литераторов, как, например, А. Н. Островского, Ап. Г. Григорьева и др. У него
за беседой последний написал свое стихотворение, положенное впоследствии на музыку Ив. Васильевым. Вот слова этого ненапечатанного романса:

Две гитары за стеной зазвенели, заныли, –
О мотив любимый мой, старый друг мой, ты ли?
Это ты: я узнаю ход твой в re миноре
И мелодию твою в частом переборе.
Чимбиряк, чимбиряк, чимбиряшечки,
С голубыми вы глазами, мои душечки!..

Сам Иван Васильев был хороший баритон, его романсы в то время имели большой успех и
распевались всеми; вот некоторые его композиции:
"Дружбы нежное волненье",
"Тебя ль забыть"
и другие.
В хоре Васильева славилась сестра его, Любовь Васильева, певшая превосходно русскую
песню "Я вечер своего дружка" и романс "Густолиственных кленов аллея". У Ивана Васильева особенно процветали квартетное пение и трио; первое soprano пела жена Аграфена, второе Маша, по прозвищу Козлик; последняя исполняла особенно хорошо вместе с Грушей песенку
"Ох болит" на перекличку и русскую песню "Не будите меня, мол оду". Такой улыбки и мимики, говорят старые цыгане, как у Груши, теперь и не встретишь. Маша известна была более как "вторка". В цыганском трио был хорош тенор Михайло, брат Груши, певец, богатый уменьем фразировать каждое слово.
Весь персонал хора, как женский, так и мужской, у Ивана Васильева был вполне прекрасен; особенно выдовались у него старухи: Матрена Сергеевна, необыкновенно лихо исполнявшая с хором песню: "В темном лесе"; весьма красиво у нее выходила при паузах трель. Она же не менее типично плясала, скинув шапочку, мазурку "Улане, улане", и делала с легкостью девчонки во время пения вихрем "круг". За ней стояла еще другая плясунья, старуха Алена, хромая, по прозванию Бурбук; она обладала превосходным хоровым голосом, лицом
была очень некрасива, но типична, и особенно смешила всех широкою усмешкою своего
большого и некрасивого рта. Из мужского персонала в этом хоре был превосходный тенор,
красавец цыганского типа, Петр Алексеев, по прозванию Бирка, он пел превосходно песню
Бантышева "Молодость" и мн. др. Славился также у него октавист, по прозванию Скипидар,
горчайший пьяница, и другой тоже октавист, брат Ивана Васильева, Николай, цыган красавец,
по прозвищу Хапило. В 1860 году, во второй приезд Ивана Васильева в Петербург к Излеру, у
него появилась превосходная певица (контральто) Маня, певшая с большим успехом романс Ивана Васильева: "Я, цыганка, быть княгиней не хочу".
Это solo, с аккомпанементом хора, как говорят сами цыгане, теперь невозможно; затем очень
нравились публике петые ею романс "Его уж нет" и трио "Собирайтесь, девки красны"; в это время в хоре выступила певица Матрена, голос mezzo soprano.

В этих же годах пел в Петербурге другой хор московских цыган Петра Соколова, брата знаменитого Ильи. Этот хор славился "венгерской" и удалой цыганской пляской; особенно был
превосходен плясун Егор, исполнявший с женой своей дикую молдаванскую цыганскую пляску с саблей. Из певиц у Соколова известны были soprano Саша и Варя. Последняя особенно прекрасно пела песню "Травушка" и романс "Не хочу я, не хочу"; Саша исполняла хорошо деревенскую песню "Лен, ты, мой лен". Из мужчин у него был знаменитый крамбамбулист Иван Пугаев, его "Тужур фидель и сансуси" вызывал целую бурю рукоплесканий.

В конце шестидесятых годов и в начале семидесятых выдающихся хоров и певиц не было,
хотя и существовали хоры Григория Соколова, в Москве же славились те же старинные певицы Маня и Александра Ивановна; еще отличалась осмысленной фразировкой и
выразительной мимикой Марья Николаевна Лузина.

В конце семидесятых годов в Петербург явилась Паша, с замечательным контральто, при
типичной цыганской красоте; пение ее отличалось весьма своеобразной щеголеватостью
фразировки. Эта певица пела в хоре известного цыганского композитора Родиона Аркадьевича Калабина, в "Ташкенте". Она вскоре сошла со сцены, выйдя замуж за помещика. За последние годы хороших цыганских хоров не было, и если и появлялись какие, то, по цыганскому выражению, "без картин", т. е. без красавиц цыганок.

В наше время в Петербурге получил большую известность хор молодого, но опытного дирижера Н.И.Шишкина. В его хоре пользовался громадным успехом тенор Димитрий, прозванный цыганским Рубини. В женском персонале выделяется сестра Димитрия, Ольга Андреевна, затем Маня, по прозванию Цыпочка, и молодая певица Леночка, исполняющая необыкновенно своеобразно, с гибкими переливами молодого свежего голоса, очень грациозную по мелодии венгерку "Соцо Гриша", и затем другой еще романс: "Очи черные"; в хоре Н.И.Шишкина также пользуются большим успехом Ольга Петровна, по прозванию Лётка, и еще другая певица, Александра Васильевна Хлебникова, с весьма сильным контральто.  Сам Н. И. Шишкин известен также как виртуоз на гитаре.

В Москве поют за последнее время два хора цыган: Николая Хлебникова и Федора Соколова; 
у первого известны певицы Паша Ратничиха, Саша Ветерочек и Ольга Дмитриевна Разорва; первая превосходно исполняет песню "Вьюшки", вторая песню "Попляши, Настенька, попляши,милая моя", и третья – "Доля моя"; в этом хоре превосходен плясун Алексей. В хоре Соколова хороши певицы Сергеевна и Феша, а затем Малярка, превосходная вторка.

Комментариев нет:

Отправить комментарий